огромная вина, – запричитал филер.
– Проверили пульс?
– Ну что тут поделать. Еще теплая. А не дышит. И кровища хлещет.
– То есть была мертвой какое-то время. Может, пять минут, а может, полчаса.
– Так опозориться…
– Когда половой закричал, спутник Блохи уже ушел?
– Не знаю, как такое вышло.
– Значит, сыграли столько партий, что в зале остались одни, были последними.
– Ведь так сел, чтоб и муха не пролетела.
– Афанасий Филимонович, вы на службе, – строго сказал Родион. – Хватит скулить как баба.
Сказанное волшебным образом оживило филера. Словно стакан воды в лицо. Иногда так надо. Курочкин внутренне собрался, да и внешне вытянул руки по швам.
– Есть прийти в себя!
– Благодарю. Будем рассуждать логически.
– Так точно!
– Итак, проснулись от крика полового. Значит, никакого шума не было. Не могли же вы так глубоко заснуть на посту. Так, задремали самую малость. Логично предположить, что Блоха показала фокус по доброй воле и в отличном расположении духа. То есть умирать не собиралась. Что из этого следует?
– Не могу знать.
– Она хотела произвести впечатление на мужчину. На знакомого мужчину.
– Выходит, так.
– Заходил кто-нибудь в залу?
– Только уходили. Три стола. Всего одна пара играла. А больше посетителей не было.
– Бородина не замечали? – спросил Родион на всякий случай, не сомневаясь, что в это время получал от маэстро урок игры в пирамиду.
Курочкин только подтвердил очевидное.
– Вернемся назад. Блоха остановила мужчину на улице.
– Нет, ее остановили.
– Набросайте словесный портрет.
Курочкин пришел в себя. Неизвестный был описан четко и подробно: чуть ниже среднего роста, худощав, лицо несколько вытянутое, бороды нет, усы небольшие, нос прямой, губы тонкие, зачесан гладко, волосы темные, примерно двадцати пяти лет. Кое-как собрав детали вместе, что всегда трудно со слов, Родион спросил:
– Точно его раньше не видели?
– Ну, уж про это даже говорить неудобно. Если задремал, это не значит, что…
– В ваших талантах не сомневаюсь. Но все-таки хочу знать: в особняке Бородина или около этот господин не попадался?
Курочкин готов был присягнуть: Стручок не возникал в поле наблюдения.
– Господин Ванзаров…
Аполлон Григорьевич отставил руки в перчатках, словно балерина в па‑де‑де.
– Несчастный случай? – Равнодушие юному чиновнику явно не удалось.
– Как прикажете. Но есть несколько фактов, не позволяющих в это поверить.
– Обрадовали.
– Причина смерти, безусловно, видна невооруженным глазом. Но госпожа Незнамова погибла от удушения.
– Как это возможно?
– С таким предметом в теле – несложно. Но ей помогли. Умелая рука ударила по концу кия, чтобы пробить внутренности, при этом надавила так, чтобы палка сжала дыхательный канал до асфиксии. Барышня билась в тихих конвульсиях. Я бы сказал, почти бесшумных. Кровь пошла горлом, горло придавили. Даже пискнуть не могла. Хотя и дралась за свою жизнь.
– Есть следы?
– Под ногтями кусочки кожи. Преступник помечен: у него расцарапаны руки или лицо. Он ваш.
Как раз вовремя прибыла заспанная и крайне недовольная делегация от 2‑го Московского. Городовой остался у входа, а дежурный чиновник только взглянул и принялся за протокол. Несчастный случай оформлять, что же еще. Ванзаров не встревал. Только попросил держать тело в мертвецкой участка.
Курочкин был отправлен в меблированные комнаты Худякова ждать и хватать любых гостей, при этом тщательно осмотреть комнату Липы. Филер поклялся, что оправдает доверие, искупит проступок любой ценой и все такое, и выскочил из трактира. А Родион, подхватив криминалиста под локоток, доверительно спросил:
– Могу рассчитывать на ваш талант и терпение в это прекрасное утро?
– Ванзаров, вы типичный жулик, – ответил Лебедев, подхватывая готовый саквояж. – Но с вами занятно. Ведите, юноша, к славе. Можно и по трупам, но только не хорошеньких барышень.
2 Развитие нравов дошло до того, что бесполезных людишек на помойку не выбрасывают, а отправляют в больницу для неимущих. Называют такие заведения больницами для приличия и красоты в отчетах господина градоначальника, и проходят они по статье «забота о народе». Нельзя же в официальном документе назвать их как есть – морилками. А так приличия соблюдены. Здоровым, а тем более живым такие больницы покидать не принято. Невежливо не помереть от врачебной заботы. Да и к чему жить одиноким старикам, солдатам-инвалидам, горьким пьяницам, покалеченным мастеровым и прочим отбросам общества? Отжил свое, хватит – отправляйся в больницу для неимущих и помирай на здоровье за казенный счет.
Обуховская больница была особо знаменита. Горожане знали: попал в Обуховку – обратно не вернешься. Для скорой кончины тут предусмотрели массу удобств: прогнившее белье, жуткий холод в палатах, из лекарств – одна касторка. Зато морг образцовый: большой, просторный, светлый, никогда не пустует. Одно удовольствие для студентов-медиков, режь не хочу, никто слова не скажет!
Двум ранним господам из полиции не удивились. Тут вообще редко чему удивлялись. Хмурый прозектор неопределенного возраста со следами глубокого человеколюбия на лице спросил, когда доставили, покопался в бумажках и указал на верхнюю полку, предоставив доставать, как господам будет угодно. Клиентов здесь хранили, как банки у запасливой хозяйки, на многоярусных стеллажах. Криминалисту следовало вскарабкаться метра на три и на плечах снимать тело. Но не тут-то было.
Продемонстрировав характер, а заодно и возможности глотки, Аполлон Григорьевич заставил найти санитаров с носилками и лестницей. Крошечное тело водрузили на мраморный стол, оскорбленный прозектор вышел вон. Родион, хоть и был неробкого десятка, стальное сердце и все такое, невольно жался к Лебедеву, и вовсе не от холода. Интерьеры музея мертвецов действовали угнетающе. И нечего стыдиться. Кто бы не оробел? Вот именно.
Из походного саквояжа вынырнул хитрый хирургический инструмент с загнутыми кончиками. Руки криминалиста облачились в резиновые перчатки. Мягким и не лишенным изящества движением Лебедев раздвинул складки кожи над левым глазом. Родион заглянул в черную, будто бездонную пропасть.
Реакция оказалась мгновенной. Аполлон Григорьевич впервые услышал, как в устах юного чиновника полиции звучит крепкое русское слово.
– А еще из приличной семьи, – с некоторым уважением заметил Лебедев. – Это на факультете классической древности таким оборотам учат? От меня ничего подобного набраться не могли. Да будет вам, Ванзаров, в нашей службе без этого нельзя.
– Я полный идиот, тупица, надутый, самодовольный осел, – сообщил Родион, переходя на литературный язык.
– Не спорю, порой вы редкий негодник, но зачем так убиваться. С этим живут.
– Ведь было же очевидно: песенка!
Лебедев искренне не понял. Пришлось напеть.
– Марфуша принесла ягодку. Ягодка – это глаз! Она в самом деле его принесла. Еще Курочкина корил за промах. А сам такое отмочил, что вам, Аполлон Григорьевич, в глаза смотреть стыдно.
Криминалист незаметно улыбнулся. Он прекрасно знал: если бы все чиновники полиции так переживали из-за службы, проклинали себя за мелкие ошибки, страшно представить, что началось бы. Преступности, чего доброго, пришел бы конец. Хорошо, что этого не случится.
– Зато набрались опыта. Будете знать, что глаза могут быть разноцветными. Кстати, такое редкое явление встречается, как правило, именно при родимом пятнышке. Наследственность.
– Но у Варвары Нечаевой глаза одноцветные?
– Ерунда. Разноцветье – исключение при устоявшемся фамильном признаке.
– Отметина передается от матери к дочери?
– Необязательно. Может быть заложена любая закономерность. Надо ее заметить и понять.
Место для раздумий было не самым подходящим, но Родион все-таки в них погрузился. Мыслей набралось целый ворох. Каждая тянула за собой логическую цепочку. Вскоре мозг был окован со всех сторон.
– Разве могла Марфуша после такой процедуры сама прийти в особняк? – строго спросил Ванзаров.
– У душевнобольных